ПАРТИЗАН КАСЫМ КАЙСЕНОВ
Сакен ИМАНАСОВ
ПОЭТ
Чтобы там ни говорили люди, а в этом городе у меня есть старший брат, которого я лично чту очень высоко. Он для меня – большой авторитет.
Раз в месяц, в несколько месяцев, а иногда спустя год он названивает мне.
– Оу, Сакен, дорогой! – начинает он вместо приветствия.
– Ассаломалейкум, Касеке! – отвечаю я, всем голосом выказывая неподдельную радость.
– Алейкум ассалом! Как дела?
– Хорошо, Касеке! А у вас как, все ли в порядке?
– Все нормально, ну ладно, – с этими словами он вешает трубку. “Интересно, для чего это понадобилось ему знать о состоянии моих дел?” – недоумеваю я.
Обычно я тоже нечасто беспокою его. А как прижмут обстоятельства, по пословице о старшем брате, что защищает как воротник в стужу, я спешу к этому человеку. И не потому, что в трудных ситуациях ищешь ближнего, а потому, что уверен: он всегда поможет, чем может, а на худой конец, советом одарит.
Касекен не будет пытать: “Где это ты пропадаешь?” По старой привычке он радушно встретит меня, словно я каждый день прилежно навещаю его, и примет в свои просторно скроенные объятия. Я промямлю суть того, за чем пожаловал. Он не будет переспрашивать и пустословить. В зависимости от серьезности моего дела, Касекен схватит телефонную трубку и решит все в одну минуту или наденет свой неизменный коричневый костюм и прикажет: “Аида, пошли!”. И я поплетусь за ним.
Человека, на которого я заявил права, как на собственного брата, зовут Касым Кайсенов. Известный писатель Касым Кайсенов, к имени которого каждый казах добавляет звание “партизан”. Прочитав эти строки, он может сказать: “Кто тебя просил называть меня писателем? Я не писатель. Я всего лишь записываю то, что видел, причем, только то, что видел на войне”.
И с этим трудно спорить.
Всех и каждого, кто принимал участие в той кровавой бойне, что называется, Великой Отечественной войной, и, уцелев, возвратился домой, я считаю Батыром. Иногда не то, что вой бомб над головой, а обычный писк комара над ухом может отнять покой. А тут месяцы, годы бороться с изрыгающим из пасти смерть драконом, и не только бороться, но и изобретать несметное количество вариантов его уничтожения...
Как бы то ни было, среди вернувшихся с той войны, на мой взгляд, особое место занимают Бауыржан Момышулы, Касым Кайсенов и Рахымжан Кошкарбаев. Эти люди предстают перед моим взором как широко известные всем три русских богатыря: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Вот если бы какой-нибудь казахский художник догадался изобразить этих трех наших батыров, какая чудесная получилась бы картина, думаю я. Мне не приходилось ни разу беседовать с Баукеном, даже пожать ему руку. Когда Баукен входил в Союз писателей, мои сверстники спешили к нему навстречу со всех сторон, протягивая руки для приветствия. То ли его суровый облик внушал мне трепет, то ли казалось постыдным такое поведение, но я так и не приблизился к нему.
Как-то летним днем я обедал в кафе “Каламгер”. Стиснув пальцами горлышко коньячной бутылки, ко мне подошел Токаш Бердияров. Было очень жарко, к тому же – рабочий день, словом, пить я отказался. За столиком в глубине зала, беседуя, сидели Баукен и Саукен (Саурбек Бакбергенов). Токаш со своей бутылкой ринулся к ним, я же пошел к выходу.
– Слушай, вернись! – вдруг прогремел голос Баукена. Он говорил по-русски. Я оглянулся. Баукен поманил меня пальцем.
– Забери его отсюда! – и он указал на Токаша.
– Как я заберу? – пробормотал я также по-русски и попятился. Короче говоря, я спасся бегством. Таков мой первый и последний разговор с Баукеном и мое знакомство с ним.
А вот с Рахымжаном Кошкарбаевым меня знакомили несколько раз: один раз Какижан Какимбаев и разов пять – Касым Кайсенов. Я жил в ауле, а он был директором гостиницы “Алма-Ата”. Я частенько наведывался в Алматы, останавливаться было негде. Какен однажды привел меня к Кошкарбаеву и представил: “Раха, это Сакен, мой земляк. Ему затруднительно будет каждый раз искать меня. Вы уж как-нибудь его пристраивайте у себя”. Однако то ли у него это принято, то ли он это делал нарочно, но в следующий раз Рахан не смог вспомнить меня. А я постеснялся сослаться на Каке, да так и остался без крова.
Касекен же был с Раханом на короткой ноге. Всякий раз он чуть ли не за руку водил меня к нему и устраивал в номер. И только после нескольких таких визитов Рахан начал “припоминать” меня.
Я давно был наслышан о Касыме Кайсенове, но познакомиться с ним мне довелось лишь летом 1970 года.
В наш дом в Талды-Кургане как-то вечером нагрянули три гостя: Касекен, Адильбек Абайдильдинов и поэт Сергей Киселев. Тогда существовало бюро по пропаганде художественной литературы. По решению этого бюро писатели разбивались на группы и время от времени совершали поездки по регионам. Председателем этого бюро был ныне большой писатель Саин Муратбеков. Он два года проучился в Москве и знал столичный размах. Я же собирался на учебу в Москву. Видимо, он решил оказать мне “матпомощь”. Саке прислал уведомление о прикреплении меня к этой группе, присовокупив полагающиеся документы и командировочные.
Эхо легендарных рассказов Касекена доносилось и до меня. И вот партизан Касым Кайсенов оказался в нашем доме собственной персоной, а наутро мы под его руководством целых полгода колесили по хозяйствам Аксуского и Талдыкурганского районов.
Я смотрел в рот Касекену. Он обаял меня с первых минут. Сразу окружил заботой, как младшего брата, вызнал, что пишу, чем дышу.
Адилбек Абайдильдинов был человеком предельно открытым, рожденным для одной поэзии, живущий одним днем. При этом чистоплотен до брезгливости, без конца прихорашивался. Касекен часто схлестывался с ним. Наблюдать за ними было сущее удовольствие. Аукен – суетливый, Касекен – невозмутимо-спокойный. Словом, один куснет, другой взбрыкнет. Касекен, как играющий с медвежонком медведь, катал его и так, и эдак, не давая шелохнуться. Иногда и до ярости доводил. Поэт выходил из себя, кричал. Но все же, благодаря своему врожденному чутью к настоящему дару, Касекен выказывал признательность таланту Аукена.
Сам же Касекен легко завладевал вниманием аудитории, рассказы его были усладой для слуха. На ладные стежки его захватывающих, невыдуманных историй, главным героем которых обычно бывал он сам, лились ритмичные строки поэзии Аукена, его остроумные красивые речи, щедро сдобренные примерами из жизни. Все это вкупе с манерой чтения стихов очень нравилось Касекену, и он осыпал его уважительно-одобрительными аплодисментами. Сергей Киселев тоже был одним из замечательных русских поэтов. Я был счастлив и горд их обществом. В ту поездку я убедился в проницательности Касекена. Несмотря на свою внешнюю неуклюжесть, он очень тонко угадывал настроение окружающих. Когда Аукен на поводу своей поэтической дерзости заходил слишком далеко, Касекен, не задевая его ранимой души, обиняками, красивыми шутками “заворачивал” его. И позднее я много раз замечал эту его деликатность.
Однажды Касекен позвонил мне:
– Оу, Сакен, как ты насчет того, чтобы прокатиться в сторону Баканаса, проехаться по Или, пострелять птиц, порыбачить?
– Как скажете, ага! Я готов с вами хоть на край света! – отвечал я взволнованно.
– Ну тогда готовься!
Прямо накануне отъезда звонит опять:
– Какие у тебя отношения с Есламом, я про Зикибаева говорю?
– Да нормальные отношения...
– Он тоже хочет с нами ехать, ты не против?
– Нет, конечно!
Оказывается, наш аксакал заботился о совместимости двух своих спутников, думал о том, не будут ли они кукситься в поездке, зверем смотреть друг на друга. Я взял это себе на заметку.
Да и недовольство кем-то Касекен проявлял лишь взглядом или голосом, не устраивая шумных разборок, как некоторые.
– Аида, съездим в Украину, – предложил он мне в 1985 году. – Я покажу тебе леса, где воевал. Земли повидаешь, людей узнаешь. С хохлушками познакомлю.
Как раз в том году произошла трагедия в Чернобыле, и люди опасались ехать даже на Черное море. Одним словом, я придумал кучу причин, чтобы отказаться от поездки.
Прошло некоторое время. И вот Касекен сообщает мне:
– Я съездил. Чернобыль ничего со мной не сделал. Да и тамошний народ цел и невредим.
Я понял, что он хотел этим сказать, а также понял то, что совершил непростительную ошибку.
Книги Касекена о войне, партизанской жизни интересны всем: и взрослым, и детям. А устные его рассказы еще удивительней. Они имеют свой ритм, свою напевность. И с каждым разом они обогащаются новыми деталями. Сколько бы ни слушал их – не надоедают.
Между делом Касекен успевает раздавать направо и налево меткие характеристики. Не любит шептунов и тихушников. Никогда не скрывал, что на дух не выносит тех, кто норовит прокормиться с помощью хитрости и обмана. “Знаешь, эти твои друзья, – говорит он мне однажды и называет моих приятелей по именам, – один – шкурник, а тот, другой – плут, каких свет не видел. Ты до конца жизни не узнаешь, что у него на уме”. Я, видно, слишком долго молчал.
– Эй, тебе, кажется, это не понравилось? Сам еще увидишь, дай время, – пообещал Касекен.
И в самом деле, позже я убедился в верности его характеристики.
Есть у меня в ауле друг-ветеринар Серик Толганбаев. Он крупного телосложения, отличается от других движениями и поступками. Как-то мы с Касекеном дня три гостили у него. В первый день, когда хозяин выставил на дастархан зеленую бутылку, Касекен спросил у него:
– Что это, дорогой?
– Это? Выпивка, ага. Вы же у нас впервые, – и он стал расставлять посуду.
– Убери ее. Может быть, сами будете, а я человек старый. Не потребляю.
Серик растерялся и убрал бутылку в сторону. Вечером следующего дня Касекен спросил неожиданно:
– Серик, что это у тебя? – и кивнул на бутылку, сиротливо стоящую в сторонке.
– Это же вчерашняя водка, а№а. Что же это я не убрал ее подальше, – опять растерялся Серик.
– Нет, почему она стоит?
– Да ведь вчера хотел налить вам, а вы сказали, что не будете, вот и...
– Допустим, вчера не хотели пить, а сегодня что, разве нельзя сделать еще одну попытку?
– Можно, а№а.
– Ну так чего же не попробуешь?
Серик принес было рюмки с наперсток, но тут Касекен обратился ко мне:
– Скажи этому своему другу, из какой посуды я пью.
Я показал на трехсотграммовый бокал. Серик, боясь снова попасть впросак, дрожащей рукой кое-как наполнил его. Касекен опрокинул бокал и сказал:
– Теперь еще разок повтори, только поменьше, и убери. На Серика было жалко смотреть.
У хозяев, что пришлись ему по душе, Касекен аппетитно уминает все, что ни подадут. Но не дай бог он заметит за хозяином какой-то грешок, пиши пропало. Как бы тот ни угощал его, как бы ни стелился, Касекен выпивает чашку чая и со словами: “Дорогой, я ведь человек старый, пойду отдохну”, – покидает дастархан. Когда мы остаемся наедине, он в двух словах дает хозяину оценку: “У этого парня кишка тонковата”. Я не вступаю с ним в спор, чувствуя, что Касекен, как всегда, “зрит в корень”.
Иногда и мне самому достается. Когда мы гостили у того же Серика, видно, Касекену не понравилось что-то в моем поведении.
– Эй, Серик, – сказал он. – Ты для этого своего друга готов звезду с неба достать. И я, старый, хожу за ним, как привязанный. А ведь он не очень-то признает нас обоих. Вишь, грудь выставил выше носа.
Что я могу на это сказать?
У него была изумительная память на имена. Спустя три-четыре месяца после той поездки, Касекен звонит мне:
– Оу, Сакен, ты мне продиктуй адрес родича своего Еркинбая. Я собрался в Усть-Каменогорск, хочу по пути заглянуть к нему, отдохнуть.
К стыду своему я не знал адрес своего родича. Поэтому пошутил:
– Оу, Касеке, вся казахская земля знает партизана Касыма Кайсенова. Только кликните: “Есть тут кто”? И все сразу сбегутся.
Так получилось, что я до сих пор не уважил того, кого называю старшим братом и за кем следую повсюду. Не пригласил его в дом, не угостил.
Иногда он при моих ровесниках, обвиняющих меня в скупости, говорит:
– Эй, Сакен, ты же знаешь, я самое большее одну бутылку пью, да и ту пополам делю. Когда же это будет?
– Ах, Касеке, вы ведь гигант, герой, который едва помещался в русских лесах. В моих тесных, как норы, комнатах, никак не могу место вам подобающее найти. Вот как расширюсь, тогда будет такая возможность. Мне думается, вы долго будете жить, куда спешить… – так отговариваюсь я.
На это Касекен отвечает свои громовым хохотом.
В этом году, в преддверии дня Республики должно состояться награждение группы людей орденами и медалями и званием “Халыә Іаҝарманы”. Многие предполагали и надеялись, что Касекен тоже относится к числу этих людей. Один из таких надеявшихся звонит как-то Касекену с целью утешить:
– Касекен, вот, думали, получите звание Героя, но что поделаешь, не в нашей это власти...
– Эй, дорогой, – говорит ему Касекен, – можете не давать мне Героя. Вы что же боитесь, что меня, разменявшего восьмой десяток, без этого звания люди трусом будут называть?
И что мы за народ такой? Самых лучших норовим не заметить, самых быстрых – лишить призов. Слава богу, немало у нас старших братьев, которые показали чудеса храбрости во время войны и официально объявлены Героями. Но многих из них простой народ и не знает. А вот имена Баукена и Касекена широко известны среди людей, и их давно считают героями. Чего стоят одни их литературные подвиги, когда они перенесли на бумагу военное лихолетье и сделали их достоянием будущих поколений. Кто знает, о чем придется жалеть недальновидности, которая никогда не успевает за временем. Какой толк от героев, имена которых уже завтра будут забыты?
Чую я, прочитав эти строки, Касекен взорвется: “Я что, просил тебя добыть для меня имя Героя? Или ты думаешь, я чем-то лучше тех, кто так и не дожил до заслуженных званий? А может быть, ты боишься, что народ меня без звания Героя будет считать трусом?”
Но, как бы там ни было, уже написано.
Возможно, у Касекена есть младшие друзья, которых он чтит больше меня, любит больше меня. Об этом он сам мне ничего не говорил. И я не спрашивал. Только замечал, что среди моих сверстников он особо ценил ныне покойного поэта Саги. А для меня, как я уже сказал вначале, Касекен всегда был и остается недосягаемой вершиной. Если б у основания Алматы не протянулся величественный Алатау, город наш потерял бы свою оригинальность. Так и Касекен. Если б у нашего народа не было таких редкостных сыновей, чьи имена становятся легендой, кто бы знал о нем, хотел бы знаться с ним. Для нас большая честь, что рядом с нами живут такие, как Касым Кайсенов. В наше время, когда начался процесс обесценивания нравственности, присутствуя среди нас, они всечасно поддерживают и подкрепляют наше душевное состояние.
Пусть люди говорят, что им вздумается. Есть на груди его знак Героя, нет ли его, он все равно, подобно недавно покинувшему нас Баукену, – не поддающийся сравнению отважный сын своего народа. Герой, Партизан. Писатель.
Живите долго, мой старший брат Партизан! Ваше долголетие – залог того, что этот мельчающий на глазах мир все-таки образумится.
Будьте на связи, Касеке!
1994.
